Возьмите меня отомстить
Мало кто сомневается, что страна стала другой после теракта 23 октября прошлого года в Москве. Идеология, дух и наши настроения изменились. Многие, дотоле убежденные путинцы, засомневались: а так ли уж прав, собственно, президент со своей политикой выжженной земли на Кавказе? Часть публики, напротив, антимусульмански радикализировалась. Кое-кто и вовсе подался в «красные бригады».
Однако что в самой Чечне? В том месте на нашей земле, где три с половиной года идет война, остановки которой и требовали захватчики мюзикла в обмен на жизни зрителей и артистов?..
Было бы наивным полагать, что идеологические изменения Чечни не коснулись.
Залпа
Лично у нее, по современным чеченским меркам, вроде бы все в порядке. Муж — жив и даже не ранен. Ну что с того, что каждую ночь надо ждать набега «русских» и он ложится спать одетым, чтобы не утащили неизвестно куда прямо в нижнем белье? Это же касается всех... Так сгинул сосед справа Заурбек, окончивший нефтяной институт, весельчак и насмешник, в последние годы столярничавший на дому, чтобы прокормить пятерых детишек...
Ребенок? Сынок у Залпы — тоже практически здоров. Правда, дерганый весь, нервный, очень плохой год рождения у него — 95-й, то есть и ту войну «прошел», и эту, — и Залпе постоянно очень жалко его: никакой жизни не видел и, возможно, не увидит...
Сама? Да, конечно, нет больше у Залпы детей... Не выходит. Ну так та же катастрофа сегодня у половины женщин вокруг, а к гинекологу пробиться — деньги нужны, а когда они появляются… Залпа привыкла тратить не на себя... Но — ничего особенного, все такие...
Конечно, военные забрали двух ее двоюродных братьев, и о них ничего не известно вот уже больше года... Но надежда все-таки осталась: Залпа, как и остальные в семье, постоянно ищет их следы. И правда, трупов же нет? И это уже неплохо... Родственники, и Залпа среди них, носятся по Грозному за тайными записками психотерапевтического содержания, периодически появляющимися здесь и кочующими из дома в дом, из села в село, из семьи в семью. Записки отпечатаны на машинке или, чаще, переписаны от руки печатными буквами — и это послания «из пятигорской тюрьмы» либо «из ростовского изолятора». На затертых пожелтевших клочках — надежда, которая не меркнет никогда, — слова о том, что: «знайте, мы — тут, 105 «нохчи», ждите, помните...» Проходят пара-тройка недель — и к Залпе опять прибегает Сацита, соседка, совсем седая в свои тридцать пять жена Заурбека, — и ее глаза горят, и она шепчет: «Пошли, я знаю, ГДЕ...» И наутро они идут прочитать новую записку...
Ну и что с того? Так — все... И тем не менее.
— Если бы меня только взяли! — говорит Залпа совершенно спокойно и очень твердо. Никакого сумасшедшего блеска в глазах. — Если бы я только узнала, что где-то что-то подобное готовится, я бы тут же пошла проситься!
Новая, «посленорд-остовская» идеология в Чечне именно такова: возьмите меня отомстить!
— Но за что? Лично тебе — кому мстить?
— За всех. Они же смогли. И я хочу. Только бы меня взяли!
Героини нового, «посленорд-остовского» времени в Чечне — женщины, пришедшие с отрядом Бараева и продемонстрированные всему миру со взрывными устройствами в районе талии. Мир ужаснулся — Чечня восхитилась. И эти настроения очень сильны. И это тебе уже не ваххабизм, с которым, как многие федералы думали, боролись в первой половине второй чеченской войны.
Доборолись. Героизация самоубийства ради будущих поколений и свободы — это когда больше ничего не остается: все, предел терпению и унижениям. Ответ беспросветной безысходности — того главного чувства, с которым живет каждый в нынешней Чечне.
Да, люди тут с юмором. Они смеются вопреки, они находят радости там, где никто из нас ничего, кроме повода для депрессии, не увидит... Но всему наступает финал: человек не стена.
Сайд-Хасан
Ему почти тридцать. Голова с проседью, глаза с вечно поселившейся там болью, в беженцы не уходил. За плечами — Чеченский госуниверситет, но работы по специальности быть не могло, и сейчас Сайд-Хасан просто чинит машины в собственном дворе. Рядом — три дочки, мал мала меньше, жена прихварывает, хотя только-только, наконец, родила мальчика.
Два брата Сайд-Хасана воевали. Один, младший, — в первую войну, и погиб при штурме Грозного в 1996 году. Другой, совсем младший, — уже в эту, и тоже давно мертв. Сайд-Хасан не знает, где точно в горах его могила, но главное, что знает людей, которые потом, позже, когда все кончится, обязательно покажут, где лежат кости их самого младшего.
Сам же Сайд-Хасан воевать не собирался никогда, братьев отговаривал — но случилось то, что случилось. Первый, который погиб, очень уж верил Кадырову, когда тот был муфтием при Дудаеве и призывал мальчишек на джихад, и те шли и умирали...
— А второй почему пошел?
— Мы его просто не удержали. — произносит Сайд-Хасан и утыкается взглядом под капот нашей машины. Познакомились мы случайно — машина встала, и надо было, чтобы кто-то поблизости разобрался в ее строптивых внутренностях. Так и разговорились, за ремонтом.
— Кадырова не переношу, — продолжает Сайд-Хасан. — Мальчишки погибли, а он вот устроился неплохо. На их крови. Второй мой брат ушел воевать, когда Кадыров стал главой республики. Решил отомстить за погибшего брата. Вообразил, что Кадыров виноват. Горячий был пацан, собрались с соседскими парнями и ушли в горы. Одному — 16, другому — 15, нашему — почти 17 было. Говорят, провоевали всего месяца два и погибли...
— И что дальше? Как жить? Все равно ведь не прошлым, а будущим?
Сайд-Хасан молчит. Долго молчит. Вижу, он знает, что ему делать и как думать. Только говорить не хочет — не доверяет. Опять заезжаем к нему через день — машина продолжает греметь, как БТР на подъеме. И на этот раз Сайд-Хасан сам начинает разговор...
Оказывается, он не считает себя сильным человеком — это, конечно, плохо, даже очень плохо... Но так есть. Сайд-Хасан с трудом подыскивает слова, пытается уйти от прямых формулировок, но все-таки наконец выдает:
— Какие ОНИ! Я восхищен ими. Вот как надо.
Это тоже о «Норд-Осте». Сайд-Хасан, как и Залпа, оказывается, героизирует женщин — именно женщин, а не мужчин — Бараева, например, совсем не уважает, — женщин, решившихся стать смертницами.
— Они мечтали погибнуть — ради своего народа. И погибли.
Попытки снизить пафос ни к чему не приводят.
— Они — святые, — подводит итог разговору Сайд-Хасан. — Вы должны это понять. Для нас теперь они — святые.
Стоит понимать, откуда такое произросло. С начала войны многие мужчины в Чечне почувствовали себя никем. Предметом для унижений, оскорблений, травли и — главное — не способными ничего изменить в ходе событий. Это женщины ходили на блокпосты, на рынок, к воротам воинских частей; это они отбивали незаконно задержанных, загораживали собою мужчин в автобусах... А в то же время большинство мужчин сидели дома, потому что их хватали сразу, как только они открывали рот. У большинства из мужчин в результате оказались только два пути: либо за автомат — и в горы, чтобы хоть так, в последний раз, да самореализоваться, либо похоронить себя в четырех стенах, между сараем и кухней, проклиная свою слабость, и ждать очередной «зачистки», никогда не раздеваясь, даже на ночь.
И вот «Норд-Ост», каким он случился... Большинство посчитали, что это и есть история самореализации. И мужчины в Чечне, особенно молодые, стали причислять этих женщин, так похожих на их собственных, домашних, но оказавшихся СПОСОБНЫМИ НА ПОДВИГ ради родины, к святым. И эта точка зрения владеет умами куда большего числа мужчин, чем можно было даже представить. И это феномен — в Чечне женщина вряд ли имеет шансы претендовать на святость за действия, не входящие в традиционный круг представлений об исконных женских достоинствах — матери, хозяйки, жены, защитницы слабых, больных, сирот и калек.
Так вот, месяцы после «Норд-Оста» показали, что поступок самоубийц — именно этот тип поведения — перечеркнул вековое, традиционное, укорененное и казавшееся абсолютно незыблемым. Женщина, пришедшая убивать беззащитных, стала властительницей дум мужчин.
Не стоит от этого отмахиваться — это даже не вера в то, что «Масхадов — наш президент, и все тут». И не думайте, что подобное рассосется, как комариный укус, лишь прими новую конституцию странного содержания, которую, впрочем, почти никто в Чечне не читал, кроме тех, кто ее подписывал. И не тешьте себя иллюзиями, что 23 марта — референдум и так называемое начало политического процесса — что-то сможет в этом изменить. Ровным счетом ничего, даже если его итоги окажутся предсказуемыми, то есть «за» — 99,99 %.
Пропасть
Только мудрая политика, проводимая в Чечне, если она будет основана на КОНКРЕТНЫХ и ПОНЯТНЫХ людям шагах к мирному урегулированию, выводе войск и удалении с поля одиозных политических фигур — а на это даже и намека пока нет, — только это способно ослабить укрепление новой, «посленорд-остовской» идеологии, несущей катастрофу.
Но что мы видим вместо «мудрой политики»? Пока только возделывание почвы для дальнейшей героизации тех, кто героями быть не должен. Самая распространенная картинка современной Чечни — по-прежнему внесудебные казни тех, кого кто-то признал неблагонадежным. Их взорванные тела, редко подлежащие опознанию, — характерная деталь пейзажа... Селение Курчалой, 8 января. Курчалоевцы обнаруживают разорванные в клочья останки неизвестного. Судя по останкам, человек взорван. Опознать не удается. Останки хоронят на курчалоевском кладбище...
...Селение Цоцан-Юрт, 18 декабря. Группа военных в масках и белых маскхалатах врывается в дом главы сельской администрации Имрана Хусиева (ул. Ленина, 4). Ищут хозяина, но он у соседей. Идут туда, спрашивают: «Кто Хусиев?» Имран Ватаевич отвечает: «Это я». Один из военнослужащих без слов стреляет ему в голову. И отряд уходит. Гибнет пятый подряд глава села за время второй войны...
...29 января, 3 утра, Грозный, улица Дружбы, 54. Из собственного дома неизвестные в камуфляже, прибывшие на БТРе, похитили 23-летнего Ибрагима Хаджиева, учителя 10-й школы Старопромысловского района — чудного парня, преподававшего астрономию, математику, физику и учившегося в Чеченском госуниверситете. Ибрагима нет нигде, ни следа...
...21 января, селение Алхан-Кала, из дома похищен Мусостов Хасамбек, действовали военные в масках, приехавшие на нескольких БТРах с номерами, замазанными грязью. Хасамбеку не дали ни одеться, ни обуться, затолкали в БТР, увезли. Все органы власти и силовые структуры Чечни сообщили родственникам, что такой к ним не поступал... В тот же день в том же селе федералы оцепили дом Мовсара Термулаева. Его жена увидела через окно, как один из военных вытаскивает гранату, и выскочила с криком: «В доме дети!». Тот спрятал гранату. Но военные схватили Мовсара, избили и увезли. Вечером его выкинули в районе станицы Петропавловская, переломанного, окровавленного, сказав ему, что ошиблись адресом...
...Ночью с 25-го на 26 января в райцентре Ачхой-Мартан, на улице Павлова, 64, военные, прикатившие на двух «УАЗах», ворвались в дом 32-летнего местного парикмахера Бакара Устарханова. С одним вопросом: «Что ты так плохо остриг своего соседа?» Бакара избили, швырнули на пол одной из машин, поставили на него ноги, распивали так и ездили по селу до утра. Утром парикмахера выкинули. В ту же ночь то же самое произошло и с другим ачхоймартановцем — глухонемым инвалидом. Утром старейшины пришли к военному коменданту Шамилю Бураеву, где им сообщили, что если население самостоятельно будет выдавать боевиков, то подобные акции прекратятся...
Пропасть между тайным и явным в нынешней Чечне только углубляется. Между жизнью Чечни, демонстрируемой стране по общероссийским каналам, и той, которая идет скрытно, подпольно и рассказы о которой передаются только из уст в уста. Похоже, это мы — самоубийцы, вслед за теми, кто пришел в «Норд-Ост».
«Новая Газета»
www.novayagazeta.ru
