Популярный чеченский писатель Билал Алканов, широко известный читателям по поэтическому сборнику «Звёзды в Джихаде и тени в огне» (Джохар, 2002), так же успешно пишет и в других жанрах литературы (проза, переводы...).
Например, раздел «Литература» сайта агентства «Кавказ-Центр» опубликовал осуществлённые Алкановым переводы с русского на чеченский язык стихотворений, авторами которых являются молодые чеченские поэты-моджахеды, ставшие Шахидами, инша Аллах: Мурад Юсупхаджиев (Абу-Саяф) - «Я умру на рассвете...» («Со Делан Iарша кIел дIагIур ву сатесча арахь...», 13.11.2006), Аслан Яричев - «Жизни путь» («Дахаран некъ», 01.12.2006).
Билал Алканов также перевёл с чеченского на русский язык ряд стихотворений народного поэта Ичкерии, экс-президента ЧРИ Зелимхана Яндарбиева (Шахид, инша Аллах!), подло убитого российскими спецслужбами в Катаре, в частности: «ГIазотан назма («Песнь о Газавате» - «ЧП», 07.04.2004), «Зил тIера йозанаш» («Письмена на грани жизни» - «КЦ», 16.08.2006).
Вниманию читателей предлагается прозаическое произведение Билала Алканова - рассказ «Ночь на грани бессмертия», в основу которого легли реальные события, произошедшие в одном из населённых пунктов на юге Ичкерии, оккупированном русскими агрессорами.
Рассказ этот впервые был опубликован на страницах международной газеты «Кавказский вестник» (05.10.2002), а затем перепечатан чеченским сайтом «Ламро» (06.06.2003).
Публикуя рассказ Билала Алканова, «Ламро» писал:
«Вот только недавно с грустью подумал о том, что, к сожалению, очень мало написано чеченскими прозаиками о моджахедах, ведущих Джихад в Чечне. В Сети навалом российской брехни, а вот произведений наших талантливых литераторов, увы, практически нет. Тем более приятно было получить письмо одного из читателей... [приславшего рассказ «Ночь на грани бессмертия»]».
Абу-Хусайн Шамилёв, литературный критик
*********
Ночь на грани бессмертия
(Рассказ-быль)
1.
Лес стоит вокруг грозный и пугающий, бросая чёрно-серые тени на хищно выгнутые, как у готового броситься зверя, короткие спины белёсых сугробов. Деревья, дремлющие под тяжестью снега, стоят будто заворожённые. Хусейну кажется, что каждая пичужка в лесу смеётся над его незадачливостью.
«Как же глупо я влип!» - с мучительной беспощадностью к самому себе терзается он мысленно, шагая в окружении русских оккупантов, всё дальше и дальше уходя от расположения своей базы.
Руки у него крепко связаны за спиной. Ноющая боль в простреленном правом плече не только лишает покоя, но и совершенно не даёт сосредоточиться. Идти становится всё труднее и труднее. Проваливаясь по колено в рыхлый снег, Хусейн с каждым шагом всё больше и больше выбивается из сил.
- Шевелись, бандюга! - то и дело покрикивает на него один из русских конвоиров, с плоским, как у тихоокеанской камбалы, лицом и гнилыми зубами заядлого курильщика, и всё время беспокойно оглядывается назад.
«Боятся, всё-таки, подонки. Ничего, мы найдём на вас управу, быдло свинячье», - с тихим ожесточением думает Хусейн.
Он снова и снова припоминает, как оказался во вражеской западне, из которой, пожалуй, ему самому уже не выкарабкаться.
Он должен был связаться с отрядом амира Баудди, который находился в окрестностях одного из заброшенных хуторов в Шатойском районе Ичкерии. Выполнив задание, он проверил, в порядке ли автомат и пистолет ТТ, подаренный ему братом Хасаном, и отправился в обратный путь.
В лесу было тихо, как в довоенном музее. Высоко над головой о чём-то шептались снежные макушки чеченских чинар, да где-то поблизости по-начальственному требовательно постукивал неугомонный дятел. Хусейн прибавил шагу. Снег был не очень глубоким и поэтому шагалось легко. Впереди показался небольшой холм, поросший редким заснеженным кустарником. Лес становился гуще. Он всё ближе и ближе подходил к дороге. Справа был неглубокий, но крутой овраг.
Хусейн едва успел ступить на поляну, где пересекались две тропы, как справа раздалась короткая автоматная очередь. Пули, как шмели, прожужжали совсем рядом. Хусейн инстинктивно схватился за автомат, намереваясь его передёрнуть. Но тут случилось непредвиденное. Над головой Хусейна внезапно взвилась верёвочная петля с металлическим концом и мигом его опоясала, а затем с невообразимой лёгкостью повалила на землю. Автомат во время падения отлетел в сугроб. Защищаться можно было только с помощью ТТ.
Хусейн метнулся в сторону и попробовал вырваться из петли. Но она безжалостно стягивала его в поясе и тащила куда-то через дорогу. Как на грех, у Хусейна с собой не оказалось кинжала. На какой-то момент Хусейн ногами зацепился за куст, и его насильственное продвижение вперёд чуть-чуть застопорилось. И этого мгновения ему хватило, чтобы изловчиться и выдернуть из-за пояса пистолет.
Первого русского оккупанта, выскочившего на дорогу, он уложил наповал. Он снова прицелился в одну из чернеющих впереди фигурок, но тут же ему резко обожгло правое плечо, и рука, державшая оружие, перестала повиноваться. Ну а дальше - короткая и неравная рукопашная схватка. Затем вот это шествие в окружении русских оккупантов, не сулящее ничего хорошего...
2.
В сумерках Хусейна привели в какой-то населённый пункт. Скорее всего, это был горный хутор на границе с Грузией. Полтора десятка домов от силы.
«По-видимому, это Ведучи, где дислоцируется российский погранотряд», - тщетно силился Хусейн определить своё местонахождение. Давала знать о себе свежая рана. В голове всё туманилось.
В домах жители не зажигали света. Женщины и дети робко глядели через щели в заборах на пленного моджахеда. Они тихо и сочувственно вздыхали, провожая его тоскливыми глазами. На всё живое вокруг оккупация наложила какой-то тусклый и горестный отпечаток, особенно на лица мирных жителей.
Конвоируемый русскими оккупантами Хусейн с трудом передвигал ноги. Процессия миновала вброд какую-то говорливую речушку, прошла рядом с пепелищем недавно сожжённого строения и вышла почти на окраину населённого пункта.
Хусейна ввели, наконец, в небольшой домик, стоявший на самом отшибе. «Здесь у них, видимо, комендатура», - мелькнуло в голове Хусейна.
Хусейну развязали руки, с нарочитой вежливостью предложили раздеться. Потом его ввели в другую комнату, где за столом сидел тощий, словно жердь, русский офицер с костлявым, как у голодающей гиены, лицом. Позволили сесть.
- Ну-ка, скажи мне любезный абрек, почему ты убил нашего солдата? - с показной снисходительностью спросил он.
- Это для вас он солдат, а для меня - захватчик.
- Какой ты смелый абрек. Ты что, не боишься умереть?
- Бояться надо вам. А я нахожусь на своей земле.
- Ладно, хватит болтать. Кто тебя послал сюда?
- Меня никто никуда не посылал. Я здесь живу.
- Не надо нас обманывать. Мы всё проверили. В здешних местах нет ни одной семьи с фамилией Мудаев. Мы тебе не верим.
«Мой паспорт, значит, у этих собак. Да и без него тоже не легче было бы», - с сожалением подумал Хусейн.
- Как хотите. Я больше ничего говорить не буду.
- Ты так со мной не шути, головорез недобитый. Подумай о своей бандитской жизни. Кончиться, ведь, она у тебя может в любую минуту. - Офицер встал из-за стола и начал, как заведённая игрушка, нервно ходить по узкой, со скрипучими половицами комнате.
Своим зорким глазом Хусейн давно заметил, что в переднем левом углу и за его спиной в выжидательной позе застыли трое рослых здоровенных автоматчиков.
«Оружие у них, скорее всего, на боевом взводе», - от этой мысли Хусейн невольно напрягся.
Офицер нервно закурил, о чём-то задумался. Ему до сих пор ещё не приходилось сталкиваться с пленными чеченцами, хотя немало слышал о них такого, что приводило его в явное недоумение. Например, об их беспрекословной готовности умереть во имя своей религии.
Ему, закоренелому безбожнику и приверженцу великодержавного шовинизма и русизма, был непонятен национальный или религиозный фанатизм других народов, особенно чеченцев. Он себя считал широкообразованным и культурным человеком, имея шапочное знакомство с шедеврами мировой литературы и искусства. В студенческие годы увлекался историей Кавказа и по этой причине считал себя знатоком эпохи имамата Шамиля. Как бы то ни было, он почему-то вбил себе в голову, что досконально разбирается в тонкостях не только «кавказских мятежей», но и «бунтарского чеченского духа». В этом плане он возомнил себя чуть ли не светилом психологии.
Офицер вдруг неожиданно остановился напротив пленного, насупил брови и задал резкий вопрос, на его взгляд, претендующий на роль блестящего психологического экспромта:
- Каковы планы вашего Масхадова?
Хусейн молчал. Офицер повторил вопрос. Ответа не последовало. Офицер опять открыл было рот, чтобы ещё раз, видимо, повторить тот же вопрос, но вдруг пленный чеченец неожиданно оживился и с весёлой дерзостью сказал:
- На этот вопрос я, пожалуй, всё-таки отвечу, притом, с большим удовольствием.
- Пожалуйста. Будь так любезен. Не сочти за тяжкий труд. - В голосе русского оккупанта явственно пробивались издевательские нотки и неприкрытая ирония. Заранее предвкушая победу над пленным, он приготовился слушать.
- В планы нашего президента и чеченской освободительной армии входит освобождение Ичкерии от гнусных русских тварей - наших заклятых врагов, уничтожив их до единого. Можете мне поверить на слово: так оно и будет! Недолго вам осталось глумиться над нашей Родиной.
Офицер вспыхнул. Лапая кобуру пистолета руками, он крикнул:
- Что, героя из себя корчишь? Я покажу тебе героя! Но, прежде чем сдохнуть, ты должен будешь ответить на все мои вопросы. Я заставлю тебя это сделать. Ты мне всё-ё-ё изложишь, как миленький. У меня в запасе тысяча методов, чтобы заставить тебя заговорить!
Скрипнув зубами, он бросился к столу, схватил стоявший на нём до блеска начищенный колокольчик и с каким-то звериным наслаждением на скривившемся от бешенства лице позвонил. В комнату вбежали ещё двое оккупантов. Их багровые лица навевали мрачные мысли о кондовых корнях повседневного русского быта. Офицер распорядился:
- Взять этого бандита и скрутить!
Оккупанты разули Хусейна и босого вытолкнули за дверь. В сенях они методично-долго и жестоко избили его. Потом вывели на мороз, поводили несколько минут по двору и, наконец, втолкнули в какое-то полуосвещённое нежилое помещение и ушли.
Когда глаза немного привыкли к темноте, в правом углу помещения Хусейн увидел кучу навоза и потрёпанную лошадиную сбрую. Видимо, его бросили в бывшую конюшню. Остро пахло псиной.
«Неужели, гады, собаками травить будут?» - вздрогнув, подумал Хусейн.
Так и есть. В самом тёмном углу, слева, прямо у входа в конюшню на привязи лежала огромная овчарка. Она нехотя встала, с хрустом в костях потянулась, зевнула, роняя длинную слюну, и низко зарычала. И сразу же, как будто это было сигналом, в конюшню ворвались те же двое оккупантов, которые мучили Хусейна ранее, и начали его мучительно истязать...
Сильным ударом кулака в висок они неожиданно свалили его на вонючую землю и начали бить ногами в челюсть, в живот, в бока. Выбили несколько зубов, рассекли бровь, расплющили нос: Хусейн потерял сознание и, падая, громко застонал. Каратели, видимо, почувствовали, что перестарались. Они взяли измученного пленника под мышки, посадили на опрокинутое ведро и облили холодной водой.
3.
Когда Хусейн пришёл в себя, он снова увидел перед собой плоское лицо ненавистного русского офицера. Он также узнал комнату, где его в первый раз допрашивали.
Офицер опять был нарочито любезен, «ласково» упрекал Хусейна в «тупом упрямстве», советовал больше не повторять «глупых ошибок» и, как бы между прочим, заметил:
- Ты напрасно стараешься. До твоего геройства никому сейчас дела нет. Если даже хоть сто подвигов ты перед нами тут совершишь, знать об этом не будет никто. Масхадов и Басаев тебя уже давно забыли. Ты им больше не нужен. Если каким-то чудом и вернёшься к себе, то тебя всё равно посчитают агентом ФСБ. Мы тоже не будем сидеть сложа руки: подкинем необходимый материальчик - посодействуем, так сказать, твоей дискредитации. Ведь, захваченных нами бандитов мы просто так или за красивые глаза не отпускаем. Только на определённых условиях. Ваши главари об этом осведомлены прекрасно. А с завербованными лазутчиками у них разговор короткий. Ведь, сам, небось, немало их перестрелял на своём бандитском веку. То-то и оно. Поэтому, давай-ка, ответь мне на мои вопросы - и ты свободен. Объявим тебе амнистию и всё - отвоевался!
Хусейн упорно молчал.
Снова угрозы, ярость, пытки и снова - бесконечные допросы. Так повторялось много раз. У Хусейна во рту почти не осталось передних зубов, лицо покрылось кровавыми подтёками и синяками, закрылся и болел правый глаз. Мучили невыносимые боли в груди и животе.
И вот последняя встреча с офицером-палачом.
- Будешь отвечать или нет? - опять с нескрываемой угрозой спросил каратель.
- Не буду, - прошепелявил Хусейн, едва шевеля разбитыми губами.
- Хорошо, очень даже хорошо! - крикнул русский изверг. - Я тебя, ваххабита, сейчас расстреляю и твой труп выброшу на мороз.
- Делайте, что хотите. Я всё сказал.
- Молчать, бандит проклятый! Становись лицом к стенке. Жить тебе осталось всего три минуты!
Хусейн с трудом сделал несколько шагов, повернулся к стене спиной, замер в тревожном ожидании.
- Ты слышал, что я сказал?
- Я всё слышал, гнида ты вонючая! Но чеченцы не привыкли прятаться от пули и предпочитают встретиться со смертью лицом к лицу.
- Закрой глаза. Сейчас отправишься к своему Аллаху.
- К Нему я отправлюсь с большим удовольствием, но только с открытыми глазами и с чистой верой в душе. Я хочу стать бессмертным шахидом!
- Ишь, чего захотел, сучонок! Ха-ха-ха! Ни мало, ни много, а бессмертия? Ты что, решил Кащеем стать? Вот бросим твой паршивый труп в сточную яму, а к весне он там сгниёт к чёртовой матери. И все дела. Это небытие, а не бессмертие.
- Меня ждёт рай, а вы все будете гореть в аду вечным огнём, - с упрямой решимостью в голосе выкрикнул Хусейн.
- Ну что ж, посмотрим, кто из нас прав, - сказал русский офицер и, не торопясь вынув пистолет, отошёл к противоположной стене и начал целиться. Он плавно нажал на спусковой крючок.
Грянул выстрел. Пуля ударилась в стену левее головы Хусейна ровно на ширину спичечного коробка.
«Что это, продолжение пытки? Или эта мразь промахнулась?» - подумал Хусейн, невольно покрываясь холодным потом.
Но это был дешёвый и гнусный спектакль. Офицер превосходно стрелял из оружия. В военном училище в этом ему не было равных.
Душегуб в камуфляже опять заходил взад и вперёд по комнате, выкурил подряд две сигареты. Затем подошёл вплотную к Хусейну и, отчётливо выделяя каждое слово, сказал:
- Хорошо, так и быть. Дарю тебе жизнь на эту ночь. У тебя есть ещё время подумать, но не забывай, что это твой последний шанс. В противном случае, тебя расстреляют на рассвете.
4.
Хусейна отвели в ту же конюшню, где его раньше пытали. Он слышал, как оккупанты заперли за ним дверь на замок, оставив его наедине с овчаркой.
Через два часа за стеной опять послышались шаги и стук замка. Дверь отворилась. В конюшню ввалился пьяный в стельку русский солдат. Он еле стоял на ногах. В руках он держал какой-то чугунный котелок. Это был корм для собаки. Солдат присел перед овчаркой на корточки и, бубня себе что-то под нос, начал её нежно поглаживать, изредка целуя собачью морду. Ухаживать за этой собакой, видимо, и было его прямой обязанностью на этой войне.
На Хусейна пьянчуга не обращал ровно никакого внимания. Как будто его здесь и не было вовсе. Скорее всего, бухой собаковод просто-напросто забыл о его существовании.
Наконец, издав множество нечленораздельных звуков, состоящих сплошь из одних только всхлипов, ахов и охов, пьяный кинолог удалился.
Овчарка ела не торопясь, как бы поддразнивая голодного человека, у которого с утра во рту даже маковой росинки не было. Изредка она сердито поглядывала на Хусейна. Она будто издевалась над ним.
«Неужели всё кончено и я не смогу отсюда выбраться? - с горечью думал Хусейн. - Где же вы, мои братья-соратники? Может быть, вам и удастся скрытно пробраться сюда. А что дальше? Где же вы будете меня искать? Ведь, не постучишься в любой дом и не спросишь, куда повели русские оккупанты чеченского моджахеда и где его упрятали. Одним словом, дело дрянь. Чёткого выхода из создавшейся ситуации не просматривается. Кругом четыре крепкие стены, а в населённом пункте много русских оккупантов и национал-предателей. И я совершенно одинок. Плюс к тому же эта собака и замок на двери. Стоп, стоп! Последним отсюда выходил собаковод-пьянчуга. И, по-моему, этот мозгляк просто-напросто притворил за собой дверь, а не закрыл её на замок! Да или нет? Точно! Не закрыл! Может, нарочно он это сделал? Провокация? А может, по пьяной забывчивости? В любом случае, мне от этого какой прок? Собака вон даже пошевелиться не даёт. Когда пленника охраняет такое страшилище, оккупантам никакие замки и запоры не нужны».
У Хусейна к русским кафирам был свой особый счёт. В первую русско-чеченскую войну они на его глазах убили его родителей. Сам он тогда чудом остался в живых. Ему тогда было тринадцать лет. До сих пор стоят перед его глазами картины того страшного рассвета.
5.
Дом Мудаевых стоял на краю села Басхите, почти вплотную примыкая к старому густому лесу. На задах, в километре от дома, текла бурная речка Басс.
В то раннее утро лесник Яраги, отец Хусейна, проснулся с первыми петухами. Он собирался пораньше выехать на похороны в селение Новые Атаги, чтобы успеть вернуться обратно до наступления комендантского часа. Русские оккупанты вырезали там целую семью, члены которой приходились ему дальними родственниками. Он, конечно, понимал, что любая поездка по оккупированной русскими кафирами территории Ичкерии чревата непредсказуемыми ситуациями, но пренебречь незыблемыми дедовскими традициями не мог.
На дворе было темно. Ветер стих. Казалось, всё предвещало погожий день. Но дело обернулось совсем иначе.
Раздался неожиданный стук в окно.
Приподняв оконную занавеску, Яраги спросил:
- Кто там?
Ответа не последовало, а назойливый стук повторился.
- Это русские бандиты, - меняясь в лице, прошептала проснувшаяся Марха, мать Хусейна. - Может, выйти тебе задами и уйти к Басаеву. Ищут, наверное, тебя.
- Да будет тебе. Ты что, сдрейфила? А ещё являешься активисткой антивоенных митингов, - тоже шёпотом сказал Яраги, пытаясь понять, почему молчит пёс Кханда.
Яраги снял со стены своё охотничье ружьё и, на всякий случай, зарядил его.
Светало. Из окна уже видны были контуры деревьев на садовой поляне. Но в доме пока было темно.
У ворот послышались шаги. Яраги приник к окну и, наконец, сумел рассмотреть, как несколько русских оккупантов, вооружённых автоматами, пригнувшись, короткими перебежками приближаются к дому.
Яраги решил дверь не открывать, сопротивляться до последней возможности. И ещё - во что бы то ни стало успеть сообщить о случившемся генералу Шамилю Басаеву.
- Дела обстоят очень худо. Надо детей поднимать, - тихо обратился Яраги к жене, не спуская глаз с окна.
Но уже было поздно. Дети - Шамиль и Хусейн - спали в задней комнате, которую от передней отделял тёмный коридор.
В нём-то и раздались шаги, возня за дверью, настойчивый стук. Послышался отборный русский мат. За ним прозвучало угрожающее предупреждение:
- Открой, с... митинговая, а то худо будет!
Яраги не отвечал.
- Беги ты, ради Аллаха! Видимо, они пришли за мной. Спасайся! - жарко зашептала Марха.
- Нет. Я буду нашу семью защищать до последнего, - также тихо сказал Яраги.
На время установилась тревожная тишина. Но потом послышались сильные удары в дверь. Враги выбивали её. Били, скорее всего, ломом. И вот они сорвали дверь с петель - она заскрипела, перекосилась и, отвалившись, упала к ногам непрошеных гостей.
Яраги стоял за печкой, готовый вмиг разрядить во врагов оба ружейных ствола. Недалеко от него стояла бледная, как полотно, Марха. В руках она сжимала топор.
На пороге показались двое. По комнате забегал холодный, сверлящий луч карманного фонарика.
Яраги дважды нажал на спусковой крючок. Грянули выстрелы. Оба оккупанта упали, как скошенные. На третьего, ворвавшегося в дверь, обрушился удар топора Мархи.
Истошный крик чужака - и в комнату ворвалось ещё несколько русских оккупантов. Завязалась неравная борьба. Марха была сразу прошита длинной автоматной очередью.
Отбиваясь от наседавших врагов, истекая кровью, Яраги едва успел крикнуть:
- Шамиль, Хусейн, уходите!
Хусейн и Шамиль, которые давно были на ногах, после слов отца по очереди пролезли через маленькое окно и выскочили на задний двор. И тут вражеская пуля догнала десятилетнего Шамиля и уложила его на сырую землю. Хусейн сходу подхватил обмякшее тело брата, взвалил его на плечи и, шатаясь из стороны в сторону, побежал. Скоро он достиг леса и скрылся в нём. Враги долго стреляли ему вослед.
А Шамиль умер уже на базе моджахедов, не приходя в сознание.
6.
Хусейна знобило. Не переставали кровоточить дёсна и язык. Не унимались боли в груди, ныло раненое плечо. Хотелось есть. Хусейн осмотрелся. Стены и потолок конюшни покрыты инеем. Деревянный настил пола пропитан конским навозом. Воздух ледяной. Холод пробирал до костей. Надо было как-то согреться.
Хусейн заметил, что собака не спит. В темноте, как два зелёных огонька, мерцали её жёсткие глаза.
«Тварь несчастная, - со злостью подумал Хусейн, - не даёт даже двинуться. А без движения до утра не выдюжишь».
Хусейн приподнялся. Собака тут же вскочила, села на задние лапы, навострила уши, зарычала. Шерсть у нёё поднялась дыбом.
Хусейн вдруг увидел под овчаркой какое-то старенькое тряпьё, брошенное на солому вместо подстилки.
«Как бы им воспользоваться?» - подумал он.
Неожиданно созрело дерзкое решение:
«А что, если прикончить собаку? Нет же другого выхода. Если даже моджахеды меня постараются освободить, она всё равно не даст мне бежать».
Хусейн перебрал в памяти книги, кинофильмы, спектакли, в которых люди, приговорённые к смерти, всё же каким-то чудом оставались живыми.
Он прислонился боком к стене и притворился спящим. Овчарка посидела, облизнулась, ткнулась носом в пустой котелок, валявшийся рядом. Затем встала, покрутилась на месте и легла, упрятав свою острую волчью морду под лапу.
Собака лежала довольно долго, не шевелясь. Было слышно её смрадное дыхание. Хусейн осторожно привстал. Овчарка тут же встрепенулась и грозно зарычала.
Мороз на дворе крепчал. Поднялся ветер и запел свою тоскливую песню. В крохотное окошко конюшни заглянула всплывшая из-за горизонта луна.
Хусейн продрог до мозга костей. Казалось, от холода у него начала стынуть в жилах кровь.
«Что же делать? - мучительно билась бессонная мысль. - Пусть моё завтрашнее утро будет последним, но я встречу его живым. Умереть на отцовской земле от мороза - позор. Надо действовать и немедленно».
Он быстро стянул с себя ватные брюки, запустил здоровую руку в одну штанину, а едва подчинявшейся правой, просунутой в другую штанину, приготовился страховать себя от когтей и клыков собаки.
Напрягая остаток сил, утроенных злобой и жгучей ненавистью, Хусейн бросился на овчарку, всем телом прижал её к земле, левой рукой вцепился ей в горло, а правой заткнул пасть. Вскоре собака затихла.
Теперь можно было немного согреться. Хусейн натянул на себя брюки, затем и лохмотья из-под убитой собаки, а солому перенёс в другой угол. Прислушался. Было по-прежнему тихо. Сердце колотилось гулко и радостно, лихорадочно стучало в висках.
- Нет, надо жить, надо бороться, - вслух приглушённо произнёс Хусейн.
Отдышавшись и немного согревшись, он крепко обмотал свои босые ноги отбитыми у собаки тряпками и, тихо ступая, подошёл к двери. Мысль о том, что она не заперта, давно терзала его. Он осторожно прислонился к ней левым плечом и медленно толкнул.
У Хусейна от избытка чувств перехватило дыхание, когда дверь неожиданно приоткрылась.
«Я чувствовал, что мне Аллах поможет, - ликовал он. - Теперь мне надо быстрее выбраться отсюда».
7.
Моджахеды шли быстро. На небе было полным-полно звёзд. Миновали лес, две неглубокие, но с крутыми спусками и подъёмами балки, и вышли на опушку леса, за которой в километре уже маячили снежные шапки небольших домиков. Село Тусхарой!
Моджахеды искали Хусейна. Они знали, что здесь разместился российский погранотряд, который, скорее всего, и причастен к исчезновению их связного: Хусейн исчез именно в зоне его дислокации.
Проводник Султан хорошо знал эти места. По его сигналу огороды и переулок, оказавшиеся на пути, миновали пригнувшись.
Моджахедов было шестеро. Автоматы держали наготове, чтобы быть готовыми ко всяким неожиданностям. Ситуация могла измениться в любую минуту.
Амир Докка поднял руку. Все остановились. Прислушались. Тихо. Лишь ветер завывал в щелях сельских заборов.
Моджахеды свернули в переулок, чтобы спокойнее перейти дорогу. Вскоре они оказались за дворами, в огородах, утопающих в глубоком снегу.
Где-то залаяла собака. За ней вторая. Потом всё смолкло.
«Где же искать Хусейна? - напряжённо думал амир Докка. - Да и жив ли он? Кафиры вряд ли пощадят связника моджахедов».
Амир Докка посмотрел на светящийся циферблат своих часов. Было начало четвёртого ночи. Надо спешить. Прямо перед ними какой-то домик, рядом приземистая, словно вросшая в землю, одноглазая конюшня.
Остановились. Прислушались. Тишина, как на кладбище. Каждый слышит лишь своё прерывистое дыхание и учащённый стук сердца.
Неожиданно где-то совсем рядом послышался протяжный стон. Через некоторое время стон повторился. Амир кивнул проводнику: посмотри, мол, откуда идёт этот стон. Тот осторожно двинулся к конюшне и через несколько минут вернулся обратно. Движением руки позвал за собой группу.
Через минуту моджахеды увидели перед собой Хусейна. Он лежал ничком рядом с кучей навоза в бессознательном состоянии - разутый, обмотанный каким-то тряпьём. Волосы на его голове покрылись густым инеем и обледенели, на лице явственно виднелись лиловые кровоподтёки и глубокие ссадины.
Амир Докка присел рядом с ним на колени, нагнулся и приложил ухо к груди Хусейна. Непокорное сердце истерзанного моджахеда редкими толчками билось в его мужественной груди.
«Жив!» - жарко выдохнул амир Докка.
Всё поняв по его счастливому лицу, моджахеды все разом заулыбались. Их совершенно, казалось, не тревожил обратный путь, опасный и полный риска, который им надо проделать с раненым, измученным и обмороженным соратником на руках. В их мыслях обживало своё законное место только одно открытие: Хусейн жив и они его доставят на свою базу! Остальные мирские дела перестали на какое-то время иметь для них мало-мальски существенное значение.
Светало. Звёзд на небе стало меньше. Да и те, что ещё оставались на небе, начали потихоньку тускнеть. Над заснеженными домами села Тусхарой, которое Хусейн ошибочно принимал за Ведучи, застыло лиловое облако. Оно будто поджидало готовое вот-вот появиться за горизонтом солнце, чтобы всей щедростью своих лучей лично приветствовать усталых людей, выполнивших перед братом-мусульманином свой священный долг.
