В Интернете выложена только что вышедшая книга "Рестукт" бывшего политзаключенного Марцинкевича "("Тесака"), брошенного в тюрьму за то, что он поспорил на одном официальном диспуте с офицером ФСБ, журналистской газпромовского "Эха Москвы" Латыниной. За все преступления, совершенные против "Тесака",  несет поэтому конкретную уголовную ответственность чекистка Латынина, а также донесший на него демоппозиционер-чекист Навальный.  Книгу можно прочитать в pdf.

Марцинкевич рассказывает в ней о своем пребывании в тюрьмах, а частности о традиции подтираться "приговорами" чекистских "судов":

"Сортир в хамовническом суде такой: параша стоит, то есть надо садиться на корточки, и по краям от нее высокие горы бумажек, испачканных г...ном, потому что бросать их в парашу нельзя, она засоряется, а убирать ментам лень, потому что это туалет для зеков, кому оно надо? Я смотрю бумажка—то: «Приговор именем Российской Федерации...» и зад ей вытер. То есть это первый подвернулся мне под руку. «Ну, и самое ему тут место». Бумажку бросил, она так живописно еще упала, если ты сидишь на параше, то смотришь на «Приговор…» вытертый о жопу. Приехал я через неделю, через две, — все так же приговор лежит, никуда он не двинулся, никто там ничего не убирает".

Сидевший в политической тюрьме ФСБ в Москве политзек Марцинкевич рассказал также о методе безнаказанных пыток, который придумали хитроумные чекисты:

"Сокамерник Володя много уже перенес. Этап во Владивосток. Опера не могли его законными методами расколоть, зарядили его на очную ставку с какими—то пограничниками, на следственные действия во Владивосток. И он поехал. Этапом ты не можешь пересечься с адвокатом, тебя не могут навещать родственники, ты не можешь написать жалобу, потому что на этапе ты, видимо, ни в чем не нуждаешься. И никакую правовую помощь тебе никто не оказывает. Тебя можно избить, — никто тебя не увидит, никто никогда не даст пройти медицинское освидетельствование. Туда ехал месяц. И почти месяц его пытали в разных камерах на пересылках, током били, пакет на голову одевали!".

Марцинкевич высоко отозвался о мусульманах:

"По многим моральным вопросам позиция мусульман намного ближе к позиции национал—социалистической, чем позиция христиан. Это я не раз замечал в тюрьме. С одной стороны удивлялся, с другой стороны, это реально может привести к тому, что будут «белые ваххабиты», русские мусульмане. Я об этом подумал еще в 2008—м году, а тут вышел, и узнаю, что уже много таких русских мусульман!".

Марцинкевич рассказал о пытках, которым подвергали его чекисты в своем концлагере:

Был день независимости России,12 июня. Меня вызывают в штаб.

— Максим, ты знаешь что-нибудь по поводу убийства журналистки и адвоката в Москве?

— Ну да. Слышал.

— Кто их убил?

— Ну я не в курсе.— и я имел дурость немного засмеяться.

— Ты понимаешь, если я тебя спрашиваю, значит ты должен знать, кто это сделал! Значит у меня есть информация, что ты знаешь, кто это сделал.

Выхожу на улицу, а там стоит Михалыч с СДПшником разговаривает. И чувствую — такой удар по хребту — бааац! По шее — бац, бац, бац .Один удар, второй, пятый. Не очень сильные удары, но их много, и уже больно становится. Очки, естественно, в грязь улетели сразу. Я сижу на корточках на краю плаца, лицом к газону. Этот с крыльца кричит:

— Ну че? Вспомнил, кто адвоката убил?

— Нет, гражданин начальник, я не знаю!

— Ты, с..а, знаешь! Ты мне, с...а, сейчас все расскажешь!

Меня продолжают долбить. Я сижу, не пытаюсь как—то сопротивляться. Собралось СДПшников человек шесть. .

— Ну что, вспомнил?

— Да не, я не знаю!

— Кто убил, тебя спрашивают!?— Удар сзади по голове.

— Я не знаю.— Ещё удар.

Поставил он свои вопросы и так, и эдак. Раз пять спросил. Подходит, ко мне, встал рядом, посмотрел, ударил в ухо.

— Не знаешь?

— Не знаю.

Штаб почти в центре зоне и всем, собственно, происходящее видно. Из санчасти уже выглядывают, из окна штаба какие—то дневальные смотрят, народу до фига. Но никто помочь не пытается. А козлы, понятное дело, за своего начальника пойдут сейчас в бой.

Их много. Начальник опять на меня прыгает. Пять минут Михалыч со мной поборолся, и говорит:

— Так, ладно, знаешь, кто убил?!

— Нет, не знаю.

— Говорить будешь?

— Да буду я говорить. Я же говорить-то не отказываюсь!

— Все. У тебя последний шанс. Говори давай!

Подходит мы с ним к вахте с этими разговорами непонятными. А вахта — это выход с зоны. И туда уже сбежались явочники, председатель СДП. Там уже нас ждут.

— Раздевайся, раздевайся. И удары палками, вроде и не особо сильные, идут сериями. То, от чего с первого раза может и синяк не вскочил бы, на тридцатый раз заставляет мышцу раздуваться, кожу — синеть, а нервные окончания — выть от боли. Я падаю — нога левая онемела.

Поднимают. По хребту, по печени, по рукам, по ногам, по жопе. Опять поднимают.

— Короче, кто там кого убил?

— Да кто его знает.

Удар по бедру дубинкой.

— Я не знаю.

— Ну, ты не знаешь… Ты сейчас все узнаешь, ты сейчас все расскажешь, б..., кто кого убил, где убил и что это было сделано по твоему приказу.

Раз, по одной ноге — по второй, по одной ноге — опять по второй. Боль, она стимулирует работу мозга. Надо срочно что—то рассказать. Язык начинает работать с дикой скоростью — все, что видел по телевизору, все что прочитал в газетах, все версии, которые мне высказывали мусора, которые ко мне приходили. Это я им выкладываю, один это все записывает на форматы. Лист формата

А-4, исписанный с одной стороны, называется «один формат», если с двух сторон — то «два формата». Написали этих басен журналистских на шесть форматов:

— Ну, нормально.

А там версия и по поводу администрации Химкинского района, и что это из администрации Чечни, и что это какие-нибудь автономные националисты, и военные, и что это мог сделать какой— то киллер, которому Маркелов дорогу перешел — да вообще что угодно.

— Так, ну а сейчас будем продолжать банкет. Надо еще.

Долбили меня со всех сторон. Палками — в затылок, по спине, по рукам. А я согнулся, головой вниз. И бью сам себе в глаз кулаком. Они не хотят на лице следов оставлять, значит чего—то боятся. Бывает же, что тут комиссии какие—то ползают. Если сейчас продолжат выбивать и сломают — можно потом будет как—то соскочить попробовать, написать жалобу куда—то… Увидят, что рожа разбита. Соломинка, конечно… Но если захотят и не поленятся, то вполне могут заставить и на себя наговорить! Настоящих пыток никто не выдержит. Информацию можно скрыть, но вот подписать заставят что угодно.

— Давай, еще рассказывай, что знаешь.

— Я вам, наверное, сознался бы, что это я их заказал, и убил сам. Но я сидел в такой тюрьме, где у меня не было даже сотового телефона.

— Нет, ты сейчас расскажешь точно, кто это сделал!

Опять меня бьют. Я уже на ногах не стою, голова еле соображает.

— Да не знаю, все рассказал что мог.

— Ну ладно.

А у меня уже разбито все: и нос, и лицо “пакоцано”, и ноги все опухли, стали, как у такого профессионального бодибилдера Тома Платца. В полтора раза толще — я такого никогда не видел!

Голова уже не опускается — горб из опухоли. Весь красный, течет все… Кровь, сопли.

— Ладно давай, понесли!

Подняли меня, затащили в баню, облили водой. Оделся я кое—как. Дальше меня утащили на барак, уложили на “шконарь".

КЦ